Историки описывают Эпаминонда как одного из самых достойных исторических деятелей античности. Он предстает философом и аскетом, дипломатом и полководцем, который отдает свои силы и военные таланты служению отечеству — Фивам.

Семья Эпаминонда принадлежала к кругу старой фиванской аристократии, к одному из пяти родов «кадмовых спартов». На щите великого полководца, водруженном над его могилой, было изображение дракона — родовая эмблема спарта.

Эпаминонд никогда не был богат, до конца своих дней придерживался самого простого образа жизни. Был воздержан в еде и не имел жены, согласно принципам пифагорейской философии, усвоенной им в юности. По преданию, когда плащ Эпаминонда чистили или стирали, хозяин сидел дома, не имея другого для выхода на улицу. Впрочем, бедность Эпаминонда, вошедшая в легенду у античных авторов, означает прежде всего отсутствие показной роскоши. Аристократические семьи Эллады вели натуральное хозяйство и вполне могли обеспечить себя всем необходимым, а отец полководца Полимнид взял на содержание философа-пифагорейца Лисиса, который и дал Эпаминонду блестящее образование.

В физических упражнениях, обязательных для греческих юношей, он стремился развить в себе не столько силу, сколько ловкость, понимая, что сила нужна атлетам, а ловкость — воинам.

Отличительными чертами характера Эпаминонда были доброжелательность, терпение, скромность, а также правдивость — он отказывался лгать даже в шуточном разговоре. Будучи бедным, использовал свои дружеские связи для того, чтобы помогать в складчину попавшим в беду людям. Эпаминонд был чрезвычайно находчив в делах и словах; предания сохранили немало его остроумных выражений и поступков. Предмет его преимущественного интереса составляли интеллектуальные беседы и военное дело.

Как человек и политик Эпаминонд заслужил симпатии своим милосердием даже к поверженным врагам. Павсаний сообщает, что вопреки фиванскому обычаю казнить перебежчиков, Эпаминонд отпустил беотийских беглецов, захваченных близ Сикиона (Второй поход фиванцев в Пелопоннес в 369 до н. э.). По свидетельству Диодора, Эпаминонд не согласился на предложение добить спартанский отряд, разбитый под Коринфом. Известно, что он воспрепятствовал наказанию орхоменцев, завоеванных после битвы при Левктрах и скорбел о расправе, учиненной над Орхоменом в 364 до н. э. в его отсутствие. Диодор Сицилийский передает изречение Эпаминонда: «Кто ищет гегемонии в Греции, тот должен с помощью человечного обращения удерживать то, что добыто отвагой».

Исключительная преданность Эпаминонда в дружбе с другими мужчинами, в особенности с Пелопидом, не является свидетельством его безнравственности в понимании греков той эпохи. В Беотии и Спарте культ воинской любви-дружбы имел широкое распространение — влюбленный воин считался непобедимым, особенно если сражался бок о бок с любимым. «Священный отряд» фиванцев состоял из 150 пар, связавших себя узами преданности и потому бившихся друг за друга с исключительной отвагой. Так, в битве при Херонее, положившей конец независимости Греции, «Священный отряд» пал в полном составе, вызвав восхищение Филиппа Македонского своей доблестью. Дружбу Эпаминонда и Пелопида скрепило сражение при Мантинее в 389 до н. э., в котором фиванцы в качестве союзников Спарты выступили против афинян. Пелопид был тяжело ранен, но Эпаминонд до конца защищал друга от нападавших, сам получил несколько серьёзных ран, и сумел продержаться до подхода подмоги.

Будучи сторонником демократического управления, по сути Эпаминонд был приверженцем аристократической демократии, считая, что власть в государстве должна принадлежать наиболее мудрым и лучшим гражданам. Однажды ему пришлось пойти на нарушение фиванского закона, запрещавшего удерживать власть дольше положенного срока и ради продолжения войны со Спартой уговорил своих товарищей, в том числе Пелопида, продлить свои полномочия на четыре месяца. Позже, привлеченный к суду Эпаминонд не стал отрицать вину и сказал, что готов к смерти, но просит записать в приговоре: «Фиванцы приговорили Эпаминонда к смерти за то, что при Левктре он принудил их победить лакедемонян, тогда как до его командования ни один беотиец не мог вынести вида их боевого строя; за то, что одним сражением он не только спас от гибели Фивы, но и дал свободу всей Греции, а положение двух государств изменил настолько, что фиванцы пошли в наступление на Спарту, а лакедемоняне посчитали за счастье остаться целыми; войну он кончил лишь после того, как восстановил Мессену и осадил самый их город». Признав правоту Эпаминонда фиванцы сняли с него обвинение.

О патриотизме Эпаминонда лучше всего говорит его позиция в период оккупации Фив Спартой. Он подталкивал фиванских юношей в палестре вызывать на бой спартанцев, чтобы показать своим молодым согражданам, что не нужно бояться на поле битвы тех, кого уже удалось одолеть в рукопашной борьбе. В период борьбы Пелопида за свержение олигархии Эпаминонд оставался дома, не желая ни защищать дурных правителей, ни обагрять руки кровью сограждан. Но как только фиванцы столкнулись непосредственно со спартанским гарнизоном, Эпаминонд встал в ряды сражавшихся, чтобы защитить Отечество от оккупантов.

Впервые славу Эпаминонду-полководцу принесла битва со спартанцами при Левктрах. В ходе этого сражения, впервые в истории войн, была применена тактика концентрации сил на направлении главного удара. До сих пор сохраняет значение оценка военного искусства Эпаминонда, данная Энгельсом в статье «Пехота»: «Эпаминонд первый открыл великий тактический принцип, который вплоть до наших дней решает почти все регулярные сражения: неравномерное распределение войск по фронту в целях сосредоточения сил для главного удара на решающем пункте».

Эпаминонд отказался от равномерного построения фаланги, которая столетиями была незыблемым принципом греческого военного искусства. Выставив фалангу незначительной глубины против пелопонесских союзников Спарты, он сформировал колонну глубиной в 50 шеренг непосредственно против спартанских воинов во главе с царем Клеомбротом. Колонна такой плотности прорвала спартанскую фалангу. А удар 300 отборных воинов, «Священного отряда» фиванцев во главе с Пелопидом, не позволил спартанцам охватить колонны Эпаминонда с флангов.

В результате Клеомброт погиб, его войско было дезорганизовано и разбито, а спартанцы потеряли более 1000 человек убитыми. Причем основные потери пришлись не на союзников, а на самих лакедемонян, то есть, граждан Спарты, бывших наиболее подготовленными воинами во всей Греции. Тем самым Эпаминонд нанес Спарте не столько количественный, сколько качественный удар — спартанская гегемония в Греции закончилась.

Впервые в практике греческого военного искусства Эпаминонд сделал важным фактором сражения конницу. В битве при Левктрах фиванская кавалерия опрокинула конницу спартанцев и вынудила её отступить, смешав ряды своей фаланги, тем самым были созданы благоприятные условия для атаки фиванцев. В битве при Мантинее фиванская конница, во взаимодействии с легковооруженными воинами, разгромила спартанскую, а затем нанесла удар во фланг и тыл спартанской фаланге. Так Эпаминонд воспользовался стратегическим преимуществом, предоставленным ему географией Беотии — там и в соседней Фессалии были обширные равнины и пастбища для разведения лошадей, что способствовало созданию кавалерии.

Преемником Эпаминонда в усовершенствовании военного искусства был царь Филипп II Македонский. В качестве заложника он жил в Фивах и внимательно изучал наследие Эпаминонда-полководца, применив его основные принципы для разработки собственной военной стратегии и тактики. Усвоенные Филиппом уроки стоили Греции ее независимости, попутно македонцы разрушили и Фивы. Однако затем, усовершенствованная тактика Эпаминонда помогла сыну Филиппа II Александру Македонскому наголову разбить старинных врагов Эллады — персов и захватить большую часть известного грекам мира.

В новой истории войн наиболее последовательным подражателем Эпаминонда был Фридрих Великий, в битве при Лейтене (1757 год), разгромивший австрийцев при помощи внезапной концентрации войск на левом фланге противника, после демонстративной атаки на правый фланг.

В современном военном искусстве принцип концентрации сил на направлении главного удара является фундаментальной основой. Впрочем, в XX веке появились новые факторы, нивелирующие эту тактику в известных обстоятельствах — это возможность для противника с помощью техники быстро перебросить резервы на направление главного удара. Что привело, например, к возникновению позиционного кризиса в ходе Первой мировой войны. Этот кризис был преодолен русским военным искусством, — в него были внесены коррективы, соответствующие не букве, но духу идей Эпаминонда. В ходе летней кампании 1916 года наступление русских войск на Юго-Западном фронте (так называемый «Брусиловский прорыв») производилось по предложению генерала А. А. Брусилова одновременно на четырёх участках, не дав противнику возможности быстро сосредоточить резервы. В ходе кампании 1918 года армии стран Антанты наносили одновременные или последовательные удары по германскому фронту, расшатывая его участок за участком. В период Второй мировой войны творческим развитием идеи нескольких главных ударов стала Белорусская наступательная операция Красной Армии, в ходе которой 1-й Белорусский фронт под командованием генерала армии К. К. Рокоссовского нанес через Полесские болота два главных удара по немецким войскам.

Таким образом, если формально принцип Эпаминонда — концентрация сил на одном направлении,— не является для современного военного искусства универсальным, то по существу успешно опробованная в боях идея концентрации сил на определенном направлении для прорыва неприятельского фронта и преодоления позиционного тупика, остается неизменной.

Бескорыстие его подверг испытанию Диомедонт из Кизика. Этот человек по просьбе царя Артаксеркса пытался подкупить Эпаминонда деньгами. Явившись в Фивы с огромной суммой золота, он за 5 талантов склонил на свою сторону Микита — юношу, которого Эпаминонд в то время горячо любил. Микит встретился с Эпаминондом и открыл ему цель диомедонтова приезда. А тот в глаза Диомедонту ответил: «Не нужно мне никаких денег; если царь замыслил доброе для фиванцев дело, я готов содействовать ему даром, а если злое — то не хватит у него ни золота, ни серебра: любовь к родине дороже мне всех сокровищ вселенной. Ты соблазнял меня, не будучи со мною знакомым, судя обо мне на свой лад — это не удивительно, за это я тебя прощаю; но немедленно удались отсюда прочь — а то, споткнувшись на мне, как бы не совратил ты других. Ты же, Микит, верни этому человеку деньги, а если ты этого не сделаешь сей же час, то я выдам тебя властям». Когда же Диомедонт стал просить у него безопасного выхода и разрешения забрать свое привезенное добро, тот сказал: «Об этом я позабочусь, не твое это дело, а мое: ведь если у тебя отнимут деньги, то кто-нибудь скажет, что с помощью разбоя я получил то, что не пожелал принять в качестве подношения». А затем, осведомившись, куда он желает быть доставленным, и услышав в ответ, что в Афины, он дал ему охрану для безопасного препровождения на место. И, не успокоившись на этом, позаботился с помощью афинянина Хабрия, о котором мы упоминали выше, чтобы гость невредимым сел на корабль. Случай этот надежно удостоверяет бескорыстие Эпаминонда.

Завистником его и соперником на государственном поприще выступал некий Менеклид, тоже родом из Фив, человек довольно изощренный в слове — по крайней мере для фиванца, ибо племя это одарено скорее телесной силой, чем талантами. Видя, что Эпаминонд возвышается благодаря военным подвигам, он часто убеждал фиванцев, что мир лучше войны, дабы они не прибегали к услугам этого полководца. А тот возражал ему: «Обманываешь ты своими речами сограждан, настраивая их против войны, под именем покоя ты готовишь им рабство. Мир рождается от войны, и потому желающие пользоваться долгим миром должны закаляться в боях. Так что если вы, фиванцы, мечтаете первенствовать в Греции, то упражняйтесь в военном лагере, а не в палестре». А когда тот же Менеклид упрекал его за то, что он не женился и не завел детей, а ещё больше — за гордость, говоря, что он по всей видимости ищет бранной славы Агамемнона, Эпаминонд ответил: «Оставь, Менеклид, упреки по поводу жены — кого-кого, но не тебя хотел бы я иметь советчиком в таком деле (а надо сказать, что Менеклида подозревали в прелюбодеянии). И как же ошибаешься ты, полагая, что я подражаю Агамемнону: ведь он силами всей Греции за 10 лет едва взял один город, я же, напротив, силами одного нашего города в один день, обратив вспять лакедемонян, освободил всю Грецию».

Эпаминонд явился однажды в собрание аркадян, чтобы склонить их к союзу с фиванцами и аргивянами. Против него выступал афинский посол Каллистрат, самый знаменитый оратор того времени, убеждавший аркадян поддерживать дружбу с народом Аттики. В речи своей он усердно хулил фиванцев и аргивян, среди прочих доводов приведя такой: аркадянам-де следует припомнить, каких граждан породили оба этих государства, чтобы на их примере судить об остальных: ведь аргивянами были матереубийцы Орест и Алкмеон, а в Фивах родился Эдип, убивший своего отца и приживший детей от собственной матери. Отвечая ему, Эпаминонд сначала подробно разобрал все предыдущие замечания, а потом перешёл к двум последним обвинениям и заявил, что он удивляется глупости афинского ритора, который упустил из виду, что те люди родились дома невинными, по совершении преступления были изгнаны из отечества, а приют нашли у афинян.

Однажды Пелопид, имевший дурного сына, упрекал его за это, говоря, что он плохо заботится о родине, если не рождает детей, но Эпаминонд ответил: «Смотри, как бы ты не позаботился еще хуже, оставляя после себя такого отпрыска. А у меня не может быть недостатка в потомстве, ибо вместо дочери я оставлю после себя победу при Левктре — не только более долговечную, чем я, но, несомненно, бессмертную». «Когда рассерженные граждане, желая оскорбить Эпаминонда, поручили ему следить за мощением городских улиц (а это была самая низкая у них обязанность), тот незамедлительно взялся за дело, заявив, что приложит все усилия к тому, чтобы оно стало почтенным. И благодаря его удивительному усердию эта ничтожная должность стала после него в Фивах желанной и чрезвычайно почетной».